Меня ни капли не удивляет, что остроты древних людей сохранились более продолжительное время, чем остроты людей последних столетий.
Происходило это главным образом потому, что острили исключительно владыки, суровые полководцы и начальники городских гарнизонов, причем каждый из этих остряков
обладал широкой властью повесить всех, кому его острота не казалась особенно удачной.
- Мне кажется, Лупиций, - сурово спрашивал такой остряк одного из своих приближенных, - что ты даже не улыбнулся?
- О нет, повелитель, я искренне засмеялся раскатистым внутренним смехом, - оправдывался испуганный Лупиций, - я просто боялся показаться тебе нескромным.
- А ты в следующий раз не бойся, - еще суровее предупреждал его влиятельный остряк, - а то ведь кое-кого и повесить можно. Чин у тебя не такой уж большой.
Вполне понятно, что тот же Лупиций при первых попытках своего непосредственного начальства сострить, уже заранее падал на пол, ссылаясь на колики в животе от смеха,
катался по мраморным плитам, пока не докатывался до бассейна или входных дверей.
Только через десять минут он начинал приходить в себя и мрачно шептал:
- В следующий сезон буду выбирать себе повелителя, у которого часто умирают маленькие дети и с застарелым катаром легких. Такой много острить не станет.
Вполне естественно, что тот же самый Лупиций и его товарищи по положению расходились по домам, заучивая на ходу остроту наизусть, чтобы на другое утро каждый каменотес, выходя на работу, кричал на улице:
- Изумительно смешно! Только близкий родственник бессмертных богов мог выдумать такой каламбур: "человек, который может держать свой меч в руках, должен помогать
своему дяде". Прямо даже изумительно...
Из-за каждой такой остроты древнего владыки немало людей теряли головы где-нибудь около городской задней стены у небольшого, но глубокого рва. Ею нужно было пользоваться страшно умело. В порыве самовосхваления по поводу неудач врага владыка острил:
- О, Ксиропос, это очень большой и тяжелый камень, который трудно сдвинуть с места!
Приближенные заучивали остроту наизусть и повторяли ее при всяком удобном и неудобном случае: при докладах о новых рыбах, появившихся у берегов, в передаче городских сплетен, при приносе новых сортов вина. Владыке это очень нравилось, пока во время одной из попоек владыка напивался пьяным и требовал, чтобы его несли навстречу
восходящему солнцу, с которым он, как его подобие на земле, хочет переговорить об очередных делах.
- Почему же вы меня не берете и не несете? - изумленно спрашивал владыка приближенных, старавшихся незаметно удрать из комнаты.
Тогда один из них, большею частью близко стоявший и первый подвернувшийся под руку, в смущении начинал лепетать:
- О, Ксиропос, это такой большой и тяжелый камень, который прямо-таки невозможно...
Головы он и его друзья теряли быстро, сами даже не замечая, до чего это быстро делается. В этой области и тогда уже техника была на высшей ступени своего развития, как теоретического, так и практического.
Но все это не так уже странно, как странен выбор времени, в какое имели обыкновение острить древние люди. Современный человек, если он трезв и нормален, в редком случае ходит острить на место крушений товарных поездов, в дворянские богадельни или к трупу пойманного в воде сельской стражей утопленника. Для этого у нас есть другое время и другие места: премьеры пьес наших друзей, антракты вагнеровских опер и, наконец, собственная квартира, куда уже перестали ходить гости.
Древние люди, наоборот, выбирали самые неподходящие для этого места. Просматривая исторические анекдоты и сборники остроумных изречений, постоянно наталкиваешься на такие немного странные факты.
"Персидский полководец Фурис, будучи разбит греками и умирая от жажды около высохшего ручья, заметил:
- В первый раз в обеденное время я хочу только чистой воды.
У спартанского трибуна Галитакса был очень острый язык. Так, когда его вели к виселице, он, улыбаясь, заметил:
- Ведите, ведите... сам я еще не изучил дороги к этому месту.
Философ Демоклит, присутствуя у одра умирающей любимой жены, заметил соседу-виноторговцу:
- Умирающая жена схожа со старой сандалией - чем скорее ее потерял, тем скорее можно достать другую.
Конечно, во мне не живет душа римского легионера или персидского полководца, что вполне естественно, и, быть может, промежуток в два десятка веков мешает мне понимать психологию древних остряков, но я никак не могу представить себе позыва к остроге в тот самый момент, когда чувствуешь, что факельщики недаром прохаживаются около парадного входа, или в то самое время, когда человек лежит в овраге, а враждебно настроенные греки совещаются наверху, чем его убить - камнем или тупым мечом.
Я не встречал ни одного исторического анекдота с остротами древних людей, который хотя бы начинался более или менее мирной бытовой фразой:
"Когда подали разварную форель, финикийский посол полил ее соусом и сказал..."
Даже произнесенные за обедом остроты как будто сами находили подходящий момент в стиле древней веселости:
"Когда подали мясо молодых перепелок, Глициний, насыпав яд в чашу своего соседа Сутарха, с улыбкой произнес:
- Я щедрее твоего отца, Сутарх: он невольно подарил тебе жизнь, а я добровольно дарю смерть. Прими и выкушай.
Сутарх выкушивал, так как не в привычках древних людей было отказываться от вина, что бы в него ни было наболтано, и молчал до тех пор, пока у него в животе не начиналась резь, дурно влияющая на организм и спокойствие нервов.
Только при этих верных признаках начинал острить и Сутарх. Всматриваясь в лица окружающих мутными уже глазами, он начинал ловить воздух руками и мрачно хрипел:
- Твое вино, Глициний, похоже на топор. Его тоже нельзя принимать внутрь.
- От собаки и слышу, - спокойно отвечал Глициний и посылал за носилками.
Я совершенно сознательно упускаю всем известный рассказ о Нероне, который ухитрился сострить по поводу театра в тот самый момент, когда представлял собой только футляр для собственного меча.
Не могу утверждать, но думается, что в древнем Риме, судя по этим данным, острить в более спокойных случаях считалось просто моветоном.
- Дикий этот Куплий, - говорили степенные римляне, - поел, вышел на солнышко греться, так ведь нет того, чтобы попеть чего-нибудь или уснуть до вечера: острить начал.
Точно не знает, что завтра похороны двух сенаторов и специально надсмотрщики будут записывать все остроты почетных граждан...
Впрочем, все это, конечно, об остротах именитых и влиятельных древних людей. Весьма возможно, что плебеи и африканские рабы острили при самых обыденных обстоятельствах, но их остротам не суждено было стать историческими.
Они, наверное, продали их своим господам по сестерции за шутку, а если обиженное авторское чувство начинало волновать рабью душу, - темными ночами они подбегали к домам новых владельцев их острот и сумрачно сжав трудовые кулаки, вдохновенно шептали:
- Подавись ты моей остротой... Сам ее на галерах украл...
1917
|